Прощённые долги - Страница 112

112

– Севыч, да ты не дурак, а просто гений! – Андрей словно осветился изнутри зарницей. – А почему у тебя, позволь полюбопытствовать, с собой чемодан?

– Квартиру меняю, неужели не понятно? Ты ведь знаешь, что у нас в семье произошло.

– Петроградскую на Купчино? Не равноценный обмен, сразу говорю. Надо бы доплату потребовать.

– Да ну их, лишь бы Дашкину рожу не видеть! – Всеволод опять почувствовал резкую боль в голове. – Хватит об этом, у нас другие дела есть. В каком часу ты завтра хочешь вылезти из окна?

– Предположим, часов в пять. А до тех пор буду усиленно лечиться.

– Идёт, я буду ждать тебя здесь в семнадцать ноль-ноль. Но операцию мы, конечно, опоздаем, но всё равно успеем кое-что застать. Ребята Славы Мильяненкова там будут работать, скорее всего. Конечно, очень сложная задача, на целый день.

– Мильяненкова? Значит, Влад туда не поедет? – Озирский сполз с кровати и выглянул в окно. – Получается, Роман сейчас в Питере? Какими судьбами?

– А вы когда познакомились? – Всеволод уже собрался уходить и остановился у порога. О главном они с Андреем договорились.

– В январе. Незадолго до того, как Михаил погиб. Я же в Латвию ездил, куда сбежал один из компаньонов Мити Стеличека. Там нас обстреляли ночью, но меня, по счастью, не задело. Как раз Роман помог – вывел машину из-под огня. А ведь я только что после ранения в Ручьях оправился. Даже повязку еще не сняли. Даже для меня было бы слишком второй раз за месяц пулю получить. – Озирский подумал немного и заговорил снова. – Я не стану повторять заезженную историю о трудном детстве, но в Ромкином случае так и было. Белорусская семья жила в Смоленске. Отец раньше был крепким хозяином, но потом – дружки соблазнили. Наливал шары и бил всех троих – мать, Ромку и Варьку, его сестру. Нина Петровна терпела, была тихой и покорной женщиной. А дети – нет. Как-то Варька сказала: «Давай, кокнем батю! Мамку жалко». А Ромка предложил свой вариант: «Чести много – в колонию из-за него ехать! Лучше выпорем, публично». И он оказался прав – наказание соответствовало преступлению.

– Что, выпороли? – удивился Грачёв от порога.

– Естественно. Ромка тогда уже занимался самбо. Связали папаню, сняли штаны и при всех соседях, на крылечке, отстегали его же флотским ремнём. Он потом даже вешался в сарае от стыда, да верёвка оборвалась. Ромка ошибся, потому что дело всё-таки возбудили. Сел бы парень в семнадцать да и остался потом в «малине», но ему повезло со следователем. Тот сумел до Ромкиной души достучаться. Фронтовик был, а до этого в партизанском отряде воевал. Всякое в жизни видел, а потому по живому не резал. Тогда Брагин получил условный срок. Дерётся он страшно, тяжело – я видел. Подростком тоже не на скрипке играл. И избитые были на его совести, и ограбленные. Конечно, не один он этим занимался, и ответственность в компании делили поровну – как добычу. Но всё осталось в прошлом, и сейчас Ромке как профи нет цены. Он ведь развёлся в Смоленске с женой, и дочка там осталась. В поезде познакомился с русской рижанкой, перебрался к ней. Там вступил в ОМОН, а теперь не имеет ни дома, ни покоя. Шесть лет назад схоронил мать, а отец пока живой. В доме хроников сидит…

– Я сейчас попробую уговорить пропустить Брагина хоть на пять минут. – Всеволод протянул Озирскому руку. – И ты, со своей стороны, посодействуй. До завтра!

– Постой. – Андрей быстро подошёл к Грачёву и неловко царапнул по рукаву его халата. – Ещё минутку внимания. Когда меня выпустили из-под капельницы, я пришёл на сестринский пост и оттуда позвонил профессору Аверину. – Андрей шевелил пальцами, стараясь их разработать, но Всеволод видел, что это удаётся плохо. – Собрался с духом и хотел сообщить о том, что Антон убит ещё а августе. Может, я ещё был малость не в себе, раз решился на такое. Когда услышал голос профессора на том конце провода, потерял дар речи. А Николай Николаевич очень весело и беззаботно сказал «Алло!» Когда я назвал себя и хотел разом выпалить всё сразу, Аверин сказал мне…

Озирский вытряхнул сигарету из пачки, вставил её в рот другим концом. Потом выплюнул, ругнулся и сунул, как надо.

– Он, естественно, ничего не знает о том, что со мной произошло, и потому вопросов не задавал. Сказал, что отправил своим родственникам в Москву групповой снимок семьи. Кто-то из этих людей имеет выход на Сталкера из Чертанова…

– Ничего себе! – удивился Всеволод. – Он же точно диагностирует по фотографиям. И каковы оказались результаты?

– Сталкер очень уверенно сказал, что из семи человек на данный момент живы двое. Понимаешь? Двое, а не один! А остальные пятеро, в том числе и дети, погибли от сильнейшего электрического разряда, причём одновременно. Похоже на удар молнии или на попадание под высоковольтный провод. Разумеется, о происшествии на даче Сталкеру ничего не говорили. Знакомый Сталкера очень удивился и уже специально указал ему на Антона. И получил уверенный ответ – юноша жив! Диагностировал Сталкер позавчера. Значит, когда Аверин обратился к нам, его сына определённо можно было спасти. Получается, Севыч, мы с тобой не были такими уж педальными лохами…

– Да ты что?! – обомлел Грачёв. – Сталкер ведь не ошибается! Я и в МУРе про него много слышал, ребята с ним работали. Получается, что Антон Аверин ещё позавчера был живой. Тогда почему столько народу считает, что он убит? Мамедов с Келль ещё могли намеренно издеваться над тобой, но Лобанов…

– Я тоже лежу здесь и думаю, но до сих пор ничего не могу понять, – признался Озирский. – Радуюсь тому, что всё было не напрасно. И одновременно боюсь, что Антона прикончат сейчас, в отместку за «баньку». Я, конечно, прикусил язык и ничего Аверину говорить не стал. Пообещал, что уточню некоторые детали, а после перезвоню. Он и не догадывался, что я говорю из клиники. Возможно, завтра что-нибудь и прояснится. Может быть, Лобанов Антона с кем-то перепутал? Они ведь не так хорошо были знакомы, чтобы говорить наверняка. По крайней мере, надежда остаётся, и это – самое главное. Ну, всё, Севыч, ты иди, а ко мне попробуй прислать Романа. Надеюсь, что, поговорив с ним, я поправлюсь окончательно.

112