Прощённые долги - Страница 19

– А иначе было никак, – объяснил Андрей. – Будь мост сведён, я бы от этой «восьмёрки» век не отделался. К тому же, я не мог на машине Кондратьева ехать в Песочный. Мне обязательно следовало сменить транспорт, чтобы запутать преследователей. Да другого парня, что ждал меня у Петропавловки, я не хотел подвергать опасности. За Невой наблюдение прекратилось – даю гарантию. Но всё-таки я решил покрутиться тут, для страховки. И к твоей усадьбе подъехал с другой стороны…

– Это всё хорошо – на сегодня, – согласился Готтхильф. – Но я полагаю, что они от тебя не отстанут.

– Что ж! – Андрей прищурил глаза. – Поглядим, кто кого.

– Я всегда восхищался твоей отвагой, – честно признался Филипп. – Ему жуткие вещи говорят, а он знай ржёт! Из чего ты только сделан? Прямо как киборг какой-то…

– Из колючек, ракушек и зелёных лягушек, – сразу же ответил Озирский. – Все мальчишки из этого сделаны, как известно. Да, кстати, это Уссер придумал так перевозить «сено»? Или ты ему подсказал?

– Не я – это точно. А сам или нет, кто его знает? У Сёмы и без меня советчики найдутся. Тот же Али Мамедов, гениальный негодяй. «Золотым» мальчиком был, в богатой семье рос. Ладно, я озверел от своих несчастий. Но у него-то всё в порядке до сих пор! А столько народу погубил, что даже мне не снилось. Родители оба живы, жена была молодая, сын – всё путём. Нет, потянуло на остренькое! Они, конечно, вместе с Сёмой сильно рискуют. В Интерполе насчёт них уже известно. Но жажда наживы превыше инстинкта самосохранения. Ещё раз повторяю, Андрей, – береги того агента! Стеличек носом землю роет, так хочет до него добраться. Этот человек «коза ностро»?

– Нет, но член семьи. Впрочем, теперь уже семьи нет. – Андрей не собирался запугивать Арину Скресанову-Сакварелидзе намёками на возможную охоту за ней. Девочка всё равно ничем не сможет себе помочь, только окончательно сорвётся.

– Член семьи – это ещё хуже. Если будет раскрыт, его зверски уничтожат. Я бы пропустил эту партию «сена», ляд с ней. Всё равно полностью каналы не перекрыть, раз такой огромный спрос. В Иране за это вешают, причём каким-то особо жестоким способом. Но всё равно люди занимаются этим, и сюда везут товар. У нас же сейчас вообще никакой власти нет, и мы от этих транзитов не отобьёмся. Везде с этим кто-то борется, а у нас… – Филипп художественно просвистел похоронный марш Шопена. – Эта конфискация погоды всё равно не сделает. Но дело в том, что состав заминирован, и может рвануть даже случайно. Лешек Мациевич обратил на это внимание Уссера, но тот только посмеялся. Он надеется таким образом не только спрятать концы в воду, но и надолго напугать ментов. Представляешь, что будет, если рванёт целый нефтеналивной состав? У меня лично воображения не хватает. По-моему, им с Мамедовым этого даже хочется. Андрей, сразу хочу предупредить, что после этого нам нельзя будет встречаться очень долго. Я хочу убедиться, что опасность не грозит ни тебе, ни мне. О семье тоже не могу забыть, как ты понимаешь. Сёма прямо сказал, что если операция «Камикадзе» сорвётся, он поднимет все группировки на поиски агентов. Это очень опасно, и я даже не знаю, что нам делать. Тебя-то он точно захочет расколоть…

– Что ж, пусть попробует! – Зарница улыбки скользнулся по лицу Озирского, и тут же он стал серьёзным.

– Это не игрушки, Андрей, можешь мне поверить, – тихо, грустно заметил Филипп. – Я до сих пор не знаю, подозревает ли Уссер лично меня. Он умеет скрывать свои чувства до поры до времени. К тому же, Сёма чувствует себя виноватым за прошлогодний провал с золотом. Тогда всё удалось свалить на Кислякова. За устранение Веталя Уссер мне тоже признателен. Никаких вопросов он мне в связи с этим не задавал, потому что я загодя сумел перевести стрелки. А вот тут это сделать будет очень трудно. Нас там было пятеро. Значит, круг поисков резко сужается. Смотри в оба, Андрей, и береги семью. Они ведь тебя могут схватить и за это слабое место.

– Да понимаю я всё, Филипп, можешь не объяснять! – досадливо мотнул головой Озирский. – Первый день, что ли, на свете живу? Конечно, всё может быть. Знай только одно – тебя я не заложу ни при каких обстоятельствах, и того агента тоже.

– Знаешь, совсем недалеко отсюда, в Белоострове, есть дачный дом. В нашей среде он именуется «банькой». Если ты раньше о нём не слышал, я тебя просвещу… – Обер помолчал, внимательно глядя в пустую кружку из-под молока. – Это застенок. Я такого раньше нигде не видел. Им пользуются члены нескольких группировок. В любую минуту «банька» готова принять очередную жертву. Рэкеты ею часто пользуются, да и другие тоже…

– И кто там конкретно орудует? – Андрей, похоже, не проявил к этой информации особого интереса. Ему хотелось как можно скорее передать схему минирования Всеволоду Грачёву.

– На Литейном известна такая кличка – Татарин?

– Да, Захар упоминал о нём. Он как раз Сашку Минца чуть не угробил своей раскалённой проволокой. Татарин в Узбекистане, в Гурумсарае работал, вместе с Одиловым. Самый лучший палач был, часто «карбышевку» устраивал должникам и смутьянам. Он и есть легендарный Рафхат Хафизов.

– Именно. – Лицо Готтхильфа, казалось, похудело ещё больше. Глубоко посаженные глаза лихорадочно блестели. – Сейчас он работает на Уссера, и тот души в нём не чает. Татарин ведь не медвежатничает, как мастера спорта. Те шваркнут допрашиваемого по головушке, он и коньки отбросит. А Рафхат сохраняет жизнь длительное время, и при этом не даёт потерять сознание. В его арсенале самые изощрённые пытки – раз. И два – он умеет читать мысли. Скрыть что-либо от Татарина невозможно. Он был в Союзном розыске, но теперь Союза, считай, нет. Никому этот палач больше не интересен, кроме «братвы». Он ведь не коммунист, тем паче – не гэкачепист. Он, гад, кондыба – хромой. Ещё давно был ранен в ногу, и лечился своими силами. И татуировка у него – гладиатор. Побольше моей… – Обер засучил рукав и показал Озирскому синюю фигурку в доспехах, шлеме, с коротким прямым мечом и щитом в руках.