Прощённые долги - Страница 47

Глаза самого Готтхильфа были похожи на скованное морозом пустынное поле, где можно потеряться навсегда и умереть, так и не увидев человеческого лица.

– Но одно дело, Всеволод Михайлович, просто согласиться со мной из чувства справедливости, подчиняясь логике. Совсем другое – действовать так. Давая согласие работать с вами, я должен быть уверен в том, что вы меня не подведёте.

– Будьте уверены, Филипп Адольфович. Я никого ещё не подводил. Если бы брат меня тогда не обманул, не подвёл бы и его тоже. – Грачёв мысленно убеждал Готтхильфа поверить ему.

– Вы давно Андрея знаете? – вдруг спросил Филипп, зажигая новую сигарету.

Грачёв, между прочим, подумал, что для его собеседника курить так же необходимо, как и дышать.

– С восемьдесят второго года. Девять лет.

– А вам, простите, сколько? – с некоторым удивлением поинтересовался Готтхильф.

– В апреле исполнилось тридцать. Тогда мне был двадцать один год, я только что окончил четвёртый курс Университета. Мы уже приятельствовали с Сашкой Минцем, который посещал подпольную секцию карате на Лиговке. Андрей там был инструктором. Сашка был на курс старше, он как раз получил свой заслуженный «красный» диплом. Его распределили в районную прокуратуру, а потом перевели в городскую.

– А-а, Сашуня! – неожиданно для Грачёва улыбнулся Готтхильф. – Я его тоже немного знаю. Красавец, конечно, только улыбочка чересчур слащавая. Ну, ничего, бабам такие нравятся. А как всё это произошло, если не секрет?

– Вы Сашку Минца знаете? – Всеволод вспомнил что-то и усмехнулся. – Через Андрея, наверное. Я-то об этом инструкторе больше слышал от Славки Плескунова. У Минца на курсе такой парень был, ярославский. А Сашка-то всё строил таинственную физиономию и давал понять, что про подпольную секцию ни слова не скажет, хоть ты его убей. Я хотел там заниматься и всё приставал к ним, просил, чтобы меня с инструктором познакомили. Не знаю почему, но оба не решались привести меня на Лиговку, постоянно увиливали, отговаривались. Я махнул рукой и плюнул на это дело. Вдруг, летом восемьдесят второго. Сашка сильно изменился. Стал какой-то молчаливый, грустный. По вечерам его никогда дома не было, а родители ничего не знали. Я заинтересовался этим делом и перехватил Минца поздно вечером у подъезда его дома. Он сказал, что возвращается из больницы, от того самого инструктора. Он, оказывается, ещё и каскадёром был, о чём я тогда впервые узнал. Пострадал на съёмках, когда ему плохо закрепили страховочный трос. Конечно, совсем без верёвки он бы насмерть разбился – ведь с пятого этажа упал. А так только сломал позвонок. Как раз в тот день Андрея перевели из реанимации в палату. На следующий раз мы с Минцем в больницу Куйбышева уже вдвоём отправились. Дело в том, что Андрей на тех съёмках работал вместе с Михаилом, моим братом. Он тоже трюками баловался, и с Андреем давно дружил. Сама судьба меня будто бы сводила с Озирским, и я напросился к Сашке в провожатые. Такие личности меня всегда привлекали. Кроме того, я плохо представлял себе, как может чувствовать себя человек после трёх операций на позвоночнике, да ещё после предательства любимой супруги. Андрея ведь первая жена именно тогда и бросила…

Филипп слушал очень внимательно, несмотря на то, что обеденный перерыв уже закончился, и химики вернулись в комнаты. Женщины бегали за дверью, болтали, стучали каблучками, звенели колбами, но их начальник не обращал на это никакого внимания. Уже несколько раз звонил телефон, но Филипп, как и Захар Горбовский, просто поднимал и тут же бросал трубку.

– Минц мне по дороге рассказал, что Андрею теперь пожизненно коляска светит. Про Наталью, суку эту, мы немного поговорили. Она ведь хотела за иностранца выйти, потому так и торопилась с разводом. Кабы раньше, до травмы – её право, а в таком положении человека бросать нельзя. Пока мы туда добрались, я успел представить себе Озирского. Думал, что он лежит там мрачный, даже плачущий, наверняка сломленный. Вполне вероятно, что подумывает о самоубийстве. Я всякие слова готовил, с помощью которых можно страдальца утешить. А когда пришли, я буквально в осадок выпал. Лежит на койке этакий симпатяга с солнечными зайчиками в глазах, треплется с медсестрой и хохочет. Физиономия у него, как вы знаете, бывает такая нахальная. И никаких комплексов даже на горизонте. А девчонка, сестричка, тощая такая – за удочку спрятаться может, тоже хихикает. И без очков видно – влюблена в Андрея по уши. Так и танцует вокруг него, ветру пахнуть не даёт. Всех остальных пациентов ради него позабыла. Вы, наверное, знаете, что они с Алёнкой потом поженились. А сейчас она уже больше года как умерла…

– Конечно, знаю, – глухо подтвердил Готтхильф. – Андрей меня тогда позвал, чтобы я с детьми ему помог. Всё-таки среднее образование у меня медицинское, кое-что я соображаю. С новорождёнными работал в Казахстане. А дочери его тогда всего два месяца было. Она находилась на грудном вскармливании, и нужно было срочно подобрать ей смеси. А вы представляете, как это сейчас трудно для обычного человека. У его жены после вторых родов развился диабет. А ей стали колоть глюкозу, не сделав анализов. Подружки порадели об Алёнке, когда она декретный бюллетень в свою больницу принесла. Увидели, как она похудела, и решили подкормить организм. Сделали инъекцию, и она прямо на улице упала. Диабетическая кома это называется. Очень опасное состояние, когда нужно срочно вводить инсулин. Но никто ничего не понял. Как всегда решили, что девица пьяная. А потом «скорая» уже к трупу приехала…